|
|
Полуйко Н. А. Воспоминания, VII часть
Полёты с курсантами
.
Пришла весна. Зазеленели леса, луга, поля и аэродромы. Весеннее солнце высушило землю на аэродромах. Грунт размеченных взлётно-посадочных полос, рулёжных дорожек, заправочных линий утоптан тяжелыми катками, плотность доведена до соответствующего уровня. Кроме „Жердевки”, были готовы к полетам аэродромы „Поворино” и „Бутурлиновка”.
Командование училища провело ряд мероприятий, обеспечивающих качественное выполнение плана лётной подготовки курсантов. Проведены с постоянным лётным составом лётно-методические сборы, конференции, сборы групп руководства полётами, с курсантами ― комплексные тренировочные занятия, наземная подготовка, наземное катапультирование, парашютные прыжки. Были проведены партийно-политические мероприятия с партийным и комсомольским активом, направленные на успешное выполнение поставленных перед частями и подразделами училища задач.
Организованы перелёты двух эскадрилий полка Осташкова на лагерный аэродром „Поворино”. Лагерный сбор возглавил заместитель командира полка подполковник Погорелов. Титаренко всем составом полка перелетел на аэродром „Бутурлиновка”. Осуществление общего руководства перелётами, организация и контроль готовности первых полётов на новых аэродромах были возложены на меня.
Необходимость контроля за организацией полётов в училище требовала большей оперативности заместителя начальника училища по лётной подготовке, поэтому я добился у начальника училища решения относительно закрепления за мною самолета Л-29, который должен был базироваться на аэродроме „Борисоглебск” и на котором я мог бы в любой момент вылететь на любой аэродром училища.
Приказом начальника училища самолёт выделялся от полка Титаренко, обслуживал его техник самолета прапорщик Найдёнов (фамилия изменена, Н.П.), который жил в Борисоглебске. С тех пор я летал в Жердевку и Бутурлиновку на Л-29, а в Поворино, на недействующие аэродромы и посадочные площадки ― на Ан-14.
Зашевелилась авиационная жизнь на Бутурлиновском аэродроме. Полк Титаренко начал летать с курсантами, имея в эксплуатации грунтовое лётное поле, на котором разметили и подготовили взлётно-посадочную полосу, рулёжные дорожки, заправочную линию, стартовый командный пункт, квадрат и другие объекты аэродрома. Всё во временном виде.
Строительство военного городка из сборно-щитовых казарм едва лишь началось. Строители собрали лишь одну сборно-щитовую казарму, где разместились штабы полка, батальона аэродромно-технического обеспечения, дивизиона связи и РТО и двух эскадрилий, секретная часть, комната для хранения оружия, узел связи. Как говорят, хоть в тесноте, зато в уюте. Военные строители расположились лагерем в палатках рядом с объектом строительства.
Полк тоже расположился лагерем на краю аэродрома в палатках. Не свойственно авиаторам училищ работать из состояния размещения в палатках. Всегда, даже в самые тяжёлые годы, на лагерных аэродромах стремились построить какое-то помещение, чтоб разместить хотя бы лётчиков и курсантов, чтобы обеспечить им условия для отдыха, заботясь об обеспечении безопасности полётов. А здесь в палатках разместили всех: и офицеров, и курсантов, и солдат.
Кое-кто из офицеров устроился на частной квартире и даже привёз с собой свою семью.
Лагерь размещали соответственно с требованиями Устава внутренней службы Вооруженных Сил СССР, но должного опыта установки и использования палаток командиры и личный состав не имели. Палатки собирались со всего военного округа. Они были разукомплектованные, изношенные, драные.
В это время в училище прилетел заместитель главнокомандующего ВВС по военно-учебным заведениям генерал-полковник авиации Горбатюк Евгений Михайлович. Интеллигентный, душевный, уравновешенный и грамотный генерал вызывал к себе уважение всех военных авиаторов, кто с ним общался. Ни одного грубого слова, ни окрика, ни неуважительного взгляда никогда и никто от него не слышал и не видел. Долгие годы Евгений Михайлович был заместителем командующего ВВС Московского военного округа во время командования ими Василия Сталина. Известно, сколько ему пришлось тянуть нелёгкую лямку под командованием непредсказуемого высокого отпрыска. Потом Горбатюк командовал этими ВВС, и наконец, стал заместителем Главнокомандующего.
Мне до этого не приходилось встречаться с Горбатюком, кроме присутствия на больших совещаниях, в которых прячешься в общей группе, где тебя могут и не заметить. Теперь же Никонов приказал мне возить на „Пчёлке” и сопровождать генерала по аэродромам училища. Горбатюк не хотел отрывать на его сопровождение начальника училища, а взял меня, ибо на самолете АН-14 к тому времени в училище летать кроме меня никто не мог. Не очень приятное дело сопровождать высокое начальство, ибо ты первый и непосредственно принимаешь все его эмоциональные реагирования на те недостатки, которые попадают ему на глаза. Но ничего не сделаешь ― приказ есть приказ. Вот и полетели мы с Горбатюком сначала в Жердевку, а затем в Бутурлиновку.
Кривился Евгений Михайлович, когда он со мной и командиром полка полковником Осташковым ходили в казармы, классы предварительной подготовки, автопарк, столовые, на стоянки самолётов и другие объекты. Всюду просматривались нищета, отсутствие эстетики, неряшливость. Наглядные пособия выполнены на низком исполнительском уровне. Оно и понятно. Находясь в старых установившихся училищах, где широко применяются технические средства обучения, имеется штат профессиональных исполнителей, где давно ведётся борьба за образцовую учебно-материальную базу, и с другой стороны – положение начала, развертывания, перестройки, где только что создаётся всё заново и не всегда умелыми руками… Здесь будешь не только кривиться.
Пока ходили по гарнизону, я записывал в блокнот все замечания генерала, а сам думал: „Что он скажет, если попадём к Бутурлиновку?” Мне так не хотелось везти его туда, но, закончив обход, Горбатюк дал последние указания и сказал:
― А теперь – на Бутурлиновку.
Прилетели во время обеда. Полётов на аэродроме не было, так как только вчера прошел проливной дождь, и ещё не высохли все лужи, которые всегда долго держатся в местах, где самолетными газами сожжена трава и обнажен грунт.
Сели возле Т, выложенном на самой высокой точке аэродрома, где грунт уже подсох, и здесь же, остановившись, выключили моторы. Дальше проруливать не стали, чтоб не создавать колеи.
Встречали прибывших командир и замполит полка, командир батальона аэродромно-технического обеспечения. В стороне стоял солдат и держал в руках наполненный мешок.
― Товарищ генерал-полковник, полк занимается по распорядку дня, командир полка подполковник Титаренко.
― Здравствуйте, ― Горбатюк протянул руку со скрюченными мизинцем и смежным пальцем.
― Здравия желаю, товарищ генерал-полковник! ― вымолвил Титаренко. ― Я рекомендую вам надеть резиновые сапоги, так как в городке еще очень грязно.
― Разве мы не пройдем в ботинках? ― спросил Горбатюк.
― Никак нет, товарищ генерал-полковник. ― Очень грязно.
― Ну, что же, давайте ваши сапоги.
Т итаренко махнул рукой стоящему навытяжку солдату. Тот подбежал, трясущимися руками открыл мешок и вытянул из него пару сапог. По-видимому, он впервые видел так близко живого генерала.
Подобрав соответствующий размер, Горбатюк и я надели сапоги, и пошли к палаточному городку, который находился на более сухом месте. Хозяева, похоже резиновые сапоги и не снимали.
Перед входом в лагерь генералу представился дежурный по полку.
На первой линейке стояли большие палатки, в которых размещались офицеры и курсанты. Здесь тесными рядами стояли двухярусные кровати. Слева у входа даже стоял стол, на котором лежали стопками подшивки газет и журналов.
Одна из таких палаток имела назначение класса для занятий, в нём стояли столы и стулья. К стене приставлена чёрная исцарапанная классная доска, на вешалке висели схемы полётных заданий, в книжном шкафу стояли книжки со специальной литературой и справочниками.
В палатках был относительный порядок.
Горбатюк сделал несколько замечаний и советов относительно размещения офицеров и курсантов, и направился к ряду меньших палаток, в которых размещались солдаты. Я заметил, как командир полка переглянулся с комбатом.
― Что, Юра, не для показа? ― тихо спросил я.
― Сейчас увидите, ― с досадой выдавил тот.
Действительно, условия размещения солдат были поразительны. Хотя палатки внешне имели и неплохой вид, и стояли они ровными рядами, выходили они на аккуратные дорожки, посыпанные жёлтым песком, внутреннее их состояние не выдерживало никакой критики.
Подошли к первой палатке. К углублению в земле вели три ступеньки, которые уже успели осыпаться и после дождя были скользкими. Горбатюк открыл полог, ступил на верхнюю ступеньку, поскользнулся и едва не упал, удержавшись за брезент, которым был прикрыт вход. Дальше он осторожно ступил на узенький пол, который проходил между настилами из сбитых досок.
― Полуйко! Идите сюда! ― услышал я недовольный голос генерала.
Я тоже скользнул в палатку и стал рядом с генералом. Более никто не мог зайти, так было тесно.
На настилах впритык лежало несколько матрасов с темными застиранными простынями, скомканными одеялами, поверх которых навалом лежали шинели, бушлаты, грязные технические куртки, вещевые мешки и ещё какие-то вещи. На краях матрасов, на одеялах и верхней одежде была заметна засохшая грязь. Похоже, ложились не разуваясь. В палатке стояла духота, невзирая на то, что через порванный брезент просвечивается небо. Гудели мухи. Под ногами чавкала грязь ― видимо, во время дождя в палатку поступает вода.
Молча посмотрели и вылезли на воздух.
― Никакого порядка здесь нет, ― спокойно заметил Горбатюк, Я сам еле сдерживал гнев, но присутствие высокого начальника не давало ему выхода.
„Как надо отчаяться в своей невозможности влиять на ситуацию, когда были предупреждены о приезде заместителя главнокомандующего и не навели хотя бы элементарного порядка”, ― думал я.
Зашли во вторую палатку. В ней было так же, за исключением того, что, невзирая на духоту, там спал одетый в грязный от масел комбинезон солдат, который замотал голову полотенцем, по-видимому, спасаясь от мух. Удивительно, как только можно спать в таких условиях...
Вышли наружу. Горбатюка как будто прорвало. Я его таким не видел никогда ― ни до, ни после этого. Напустился на меня, а не на непосредственных виновников этой безалаберщины ― комбата и командира полка, которые не смогли организовать надлежащего быта солдат.
― Что это такое, Полуйко?! Как можно так руководить, что вы допустили такой хаос? Вы ― преступники! Вас судить нужно за этот развал! Разве ж можно так издеваться над людьми?! Даю вам сутки. Если вы не наведёте порядок, то всех поснимаю с должностей.
Я был вполне согласен с генералом. Сказать здесь было нечего. Действительно, никакие обстоятельства не могли оправдать отсутствие элементарного уставного порядка, хоть и понимал, что командирам, по горло занятым, на первый взгляд, более важными проблемами, некогда сюда заглянуть. Но это же люди, и никаких оправданий не могло быть. Относительно своей личной ответственности, то я брал и на себя вину. Быть в лагере ― нужно заглядывать и сюда. Хотя я отвечал за лётную подготовку, а у начальника училища есть заместители, которым надлежит быть ближе к проблеме обеспечения людей; это ― и начальник политотдела, и начальник штаба, и, особенно, начальник тыла. Но всё в училище имеет выход на полёты, их безопасность. Поэтому это есть и моё дело.
Впоследствии, успокоившись, Горбатюк спросил:
― Николай Алексеевич, здесь хоть раз был начальник политотдела или начальник тыла?
― Были, товарищ генерал-полковник, ― ответил я. ― Лишь полмесяца назад работала здесь комплексная комиссия училища, в составе которой были все замы.
― Что комиссия?.. Комиссия… Руководителю нужно самому вникать во все дела своих подчинённых, раз они не хотят работать, ― гневно бросил взгляд в сторону командиров, которые стояли, воткнувши взгляд в землю.
― Да им достаётся, как проклятым, ― сказал я. ― Хотя я их и не оправдываю, порядок должен быть везде. Но низкая обеспеченность, нехватка материалов вынуждают их заниматься не своими прямыми обязанностями, отвлекают внимание от главного.
― Запомните: ничего главнее людей нег. Если вы не будете заботиться о них, то не решите ни одного вопроса. Да и совесть нужно иметь. Это же ваши дети!
― Наведём порядок, товарищ генерал-полковник, ― глухо, но уверенно заметил Титаренко.
― Имейте в виду: порядок ― это портрет командира, ― сказал Горбатюк, и все направились к городку, кторый строился на околице города.
Горбатюк осмотрел построенную сборно-щитовую казарму, посмотрел на строительство очередной казармы, где копошились строители. Там он встретился с прорабом, который вышел ему навстречу и отрекомендовался.
― Как идет строительство? ― спросил Горбатюк прораба.
― Стараемся, ― ответил прораб. ― Идём в графике, фронт работ есть, правда, не всегда своевременно поступают стройматериалы.
― Вы запишите мне, чего вам недостаёт для более скорого введения в действие объектов. Я буду выступать на Военном совете округа и буду их просить оказать вам помощь. Так работать и жить, как работают и живут они, ― генерал широким жестом показал на аэродром и командиров, ― невозможно. А вам, Титаренко, нужно строителям помогать и транспортом, и личным составом. Нужно ускорить строительство военного городка.
― Они нам помогают, товарищ генерал-полковник, чем могут, ― сказал прораб и протянул генералу бумажку. ― Вот, возьмите перечень наших неотложных потребностей, я заблаговременно, на всякий случай, подготовил.
― Благодарю и до свидания, желаю успеха, ― пожав руку прорабу, сказал Горбатюк и направился к импровизированной столовой.
В молодой лесополосе среди низкорослых деревьев разместились походные кухни, возле которых в белых куртках и колпаках длинными половниками орудовали в котлах повара. Близ кухонь под открытым небом стояли столы, на которых личный состав принимал пищу. Как раз пришла эскадрилья курсантов обедать. Зрелище поражало не менее виденного в палаточном городке. Столы стояли в грязи. Их ножки до самых столешниц были измазаны грязью от сапог принимающих пищу. Вокруг столов чавкала грязь под сапогами курсантов, которые обедали стоя, потому что стулья увязали в грязи и сидеть на них было невозможно.
― Что же это такое? ― спросил генерал, уже не возмущаясь. Похоже, его стали покидать последние силы. ― разве же нельзя что-то сделать? Может, настил какой-то…
― А что сделаешь? ― сказал Титаренко. ― Истопчем в одном месте и переносим на другое. А настил делать не из чего. Товарищ генерал-полковник, может, отобедаете? Стол вон стоит на сухом.
И он показал на два стола, которые стояли в стороне на не вытоптанном еще месте. Горбатюк, махнув рукой, сказал:
― Отобедаем в Борисоглебске. Летим.
Все направились к самолёту. Генерал на ходу давал Титаренко указания и советы на основании своих наблюдений и впечатлений.
Вскоре в распоряжение Титаренко из Москвы самолётом привезли новые большие палатки, кровати и другие бытовые вещи, а впоследствии строители сдали в эксплуатацию столовую и другие объекты, что позволило улучшить условия жизни лётчиков, курсантов и других авиационных специалистов.
Аэродром „Поворино” примыкал непосредственно к окраине одноимённого города. Сразу же за домами городской улицы в небольшом скоплении деревьев стояло несколько сборно-щитовых казарм, где разместились служебные и жилые помещения двух эскадрилий полка Осташкова и лагерной комендатуры батальона аэродромно-технического обеспечения. Далее располагалась стоянка самолётов, за ней открывалось широкое поле аэродрома. Ни сам аэродром, ни стоянка самолётов не имели искусственного покрытия. По этой причине во время руления и взлёта самолётов поднималась такая густая пыль, что аэродром на подлёте к нему был виден издалека. А серая пыль садилась на траву в тех местах, где трава еще не была выжжена горячим дыханием двигателей, на листья деревьев, которые после этого изменили свою природную расцветку на грязно-серую.
Пыль садилась и на вспотевшие лица авиационных специалистов, работающих на аэродроме, вместе с потом грязными ручейками стекала под комбинезоны, липла к мокрому от пота телу, всасывалась в легкие, а затем с надрывным кашлем отхаркивалась на землю.
Всё оживало и веселело лишь тогда, когда шёл дождь. Пыль вымывалась, и воронежская природа опять принимало тот вид, который ей был привычен на протяжении веков. В дождь жизнь аэродрома замирала. По размокшему грунту рулить, взлетать и садиться было невозможно. На эти дни курсанты садились в классы на занятия, механики раскрывали все лючки самолётов, осматривали узлы, мыли самолёты и готовили их к дальнейшим полётам.
Лето в 1972 году оказалось сухим и жарким. Температура воздуха днём достигала 42 градусов по Цельсию. Под жгучим солнцем выгорело почти всё. Трава на аэродромах исчезла даже там, где не проруливали самолёты. В окружающих лесах то там, то здесь возникали пожары, на тушение которых не хватало ни людей, ни техники, ни средств.
Летать было очень тяжело. Сухой горячий воздух опаливал лёгкие, изматывал и без того уставших людей.
Малосильные двигатели самолётов Л-29 теряли и без того недостаточную тягу, а разогретый разреженный воздух неохотно образовывал подъёмную силу под крыльями, поэтому в процессе разбега для того, чтобы набрать необходимую для отрыва скорость, самолёты разбегались долго, угрожая отнюдь не взлететь и опрокинуться где-то за пределами аэродрома.
В это время я пытался быть на аэродромах, где происходили полёты. Я летал с курсантами на проверку техники пилотирования перед выпуском в самостоятельный полёт, летал с инструкторами и командирами, отрабатывая с ними методические навыки обучения тем или иным видам лётной подготовки.
Чтобы предотвратить беду, я сам был постоянно настороже и требовал от командиров, организующих, руководящих полётами, чтобы они были постоянно настороже. Но не всегда это удавалось.
Летая на аэродроме „Поворино”, я ещё раз убедился в том, что курсантов нужно учить самым элементарным, на первый взгляд, всем известным вещам. Не даром говорят: „в авиации мелочей не бывает”.
Я был в воздухе, проверяя курсанта в умении выполнять полёт по кругу, и в момент, когда подходил к третьему развороту, услышал как закричал руководитель полётов:
― Что случилось?!
И немного погодя:
― Кто планирует ― на второй круг! На второй круг! Помощник, дай ракету!.. Всем экипажам в воздухе ― посадка на запасную полосу! Всем посадка на запасную!
Курсант, которого я проверял, спокойно выполнил заход на запасную полосу.
„Молодец, ― подумал я, ― сообразительный”. А у самого не выходило из головы: что случилось? Я заметил, как на посадочной поднялся столб пыли ― значит, что-то случилось с шасси.
На пробеге и рулении я увидел, что самолёт, словно подбитая птица, лежит, развернувшись влево под углом 90 градусов к полосе. Правая консоль крыла лежала на земле, а левая была поднята вверх. Курсант уже вылез из кабины и стоял неподалеку от самолёта. Он, по-видимому, впервые видел самолёт, который так необычно лежал на земле.
Зарулив на заправочную, я поспешил к месту события. Там уже собрались лётчики, курсанты, офицеры ИАС. Все осматривали место происшествия с расстояния, но никто ничего не предпринимал ― ожидали старшего начальника.
Я обошёл вокруг самолёта. По характеру разрушения я отметил, что скорость во время разворота была ещё значительной. Пошёл по следу, который оставил на земле самолёт. Частично след успели затоптать, но, всё же можно было определить, что этот след – от левого колеса. След от левого колеса за несколько метров от разворота погружался в землю глубже. Колесо не вращалось: похоже – полностью было заторможено.
― Поднимайте и проверьте работоспособность тормозов, состояние подшипников левого колеса, ― сказал я заместителю командира полка подполковнику Погорелову и инженеру эскадрильи. ― Оставьте, сколько вам нужно для этого, людей. И не забудьте установить чеки в катапультное кресло.
― Уже поставили, ― ответил Погорелов. ― А что докладывать на КП училища?
― Докладывайте, что полёты закрыли через предпосылку к лётному происшествию. Разбираемся, ― ответил я. ― зовите курсанта и руководителя полётов, будем разбираться.
Курсант, поднося дрожащую руку к шлемофону, который, невзирая на жару он даже не расстегнул, доложил:
― То-това-ри-ришу полко-ковнику, ку-курсант Ко-конарев по ва-вашему приказ-занию при-прибыл!
― Успокойтесь, ― улыбнулся я. ― Чего вы так волнуетесь? Снимите шлемофон. Пойдёмте в холодок, поговорим.
― Расскажите, что случилось, ― сказал я, когда мы сели под тент, задерживающий жгучие солнечные лучи.
― Не-не знаю, ― тихо ответил курсант.
― Не волнуйтесь. Нам нужно разобраться, какая причина того, что случилось. Это нужно для того, чтобы оно не повторилось ни у вас, ни у других лётчиков.
― А разве меня не отчислят?
― Это зависит от вас. Если вы не передумали стать лётчиком после этого случая, то никто вас отчислять не будет, ― успокоил я курсанта. ― Расскажите по порядку, как вы выполняли полёт, что вы запомнили в процессе выполнения посадки.
― Ну, я выровнял, ― начал рассказывать курсант, ― руководитель мне сказал: „Задержи ручку!”. Я вижу, что высоко и задержал ручку. Самолёт начал снижаться, а я ему создавать посадочное положение. Самолёт сел. Не отпрыгнул. Потом руководитель полётов сказал: „Опускай носовое колесо!”. Я опустил. Только хотел сруливать. А он сломался.
― Хорошо. Несколько вопросов, ― сказал я. ― Перелёт был большой?
― Не знаю. Т пролетел. По-видимому, сел на границе полосы точного приземления.
― Самолёт остановился, перед тем как вы начали сруливать?
― Нет, он еще бежал.
― А почему же вы тогда начали сруливать?
― Так флажки ворот сруливания промелькнули.
Меня поразила невероятная догадка: „Это он пытался срулить в ворота сруливания и хотел у них попасть, невзирая на скорость!”
― Разве нельзя было срулить с посадочной полосы позже или дальше ворот? ― спросил я. ― Там же везде ровно и ничто не мешает сруливанию.
― Нам инструктор говорил, что нужно сруливать в ворота.
― Правильно он вам говорил. Но если после остановки ворота остались позади, то нужно было развернуться обратно и срулить в ворота.
― Я бы тогда помешал садиться лётчику, который планировал за мною, ― казалось, уже осмелел, курсант, и я понимал, что он по-своему прав. Только до конца не всё ему втолковали.
― Хорошо, ― сказал я. ― Тогда еще один вопрос: что бы вы делали, если бы заметили, что флажки промелькнули, а вы ещё не сели?
― …
― Может же сложиться такая ситуация: вы садитесь с таким перелётом, что ещё не успели приземлиться, а ворота для заруливания остались позади?
― Тогда я пойду на второй круг, ― почувствовав подвох, ответил курсант.
― Правильно. А если невозможно будет уходить на второй круг ― или топлива нет, или неисправная техника, или еще какое-то препятствие?
― Ну, тогда нужно садиться и бежать, сколько хватит полосы.
― Проясните еще одну вещь. Вы изучали высшую математику, физику, теоретическую механику. По-видимому, не меньше тройки имеете оценку по этим учебным дисциплинам. Вот и скажите мне: от чего зависит нагрузка на шасси в случае изменения направления движения или вектора скорости?
Курсант, не ожидая вопроса с этой стороны, молчал.
― А вам не приходило в голову, почему колея железной дороги или шоссе имеют пологое закругление в случае изменения направления?.. Тяжело вспомнить?.. Тогда я вам напомню: сила инерции, а, значит, и нагрузка на шасси в случае изменения направления движения зависит от массы тела, скорости движения и радиуса кривизны траектории. Так вот вам задание: рассчитайте, какая будет нагрузка на шасси самолета Л-29 в случае разворота на пробеге на скорости движения в 100 км/час с остатком топлива 70 процентов с радиусом 0, 10, 20 и 30 метров. Когда расчеты будут готовы, покажете их мне.
Отпустив курсанта, я обратился к присутствующим во время разговора с курсантом инструктору, командирам звена и эскадрильи, заместителю командира полка:
― Технику пусть проверяют, но я уверен, что причина в недостаточной подготовке курсанта. Его, в определенной мере, и винить нельзя. Инструктор не обратил внимание на такой, казалось, пустяк. Курсант всегда сруливал после нормального расчёта на посадку. А как срулить после перелёта никто ему не показал и не рассказал. Этот случай еще раз подтверждает вывод, что во время подготовки курсантов нужно моделировать разные, даже маловероятные случаи, которые могут произойти в полёте. Обязательно разберите с курсантами, а может, кто и из лётчиков не знает, как освобождать посадочную полосу в случае необходимости немедленно покинуть её после приземления. Это необходимо для случаев предотвращения столкновения самолётов когда вслед за только выполнившим посадку самолётом на малой дистанции заходит другой самолёт, особенно более скоростной. Таких случаев в авиации немало. И больше заставляйте курсантов думать над физическим смыслом разнообразных явлений в полёте, давайте им конкретные задания на расчёты. Ну и нужно обращать внимание на высокую температуру воздуха. Жара имеет негативное влияние на смекалку курсантов. Нужно быть внимательнее к ним. На сегодня полёты закройте, разберитесь с подготовкой курсантов, и только после этого начинайте летать, не спеша. Может, солнце не так уже будет печь. Не забывайте об ограничениях в полётах по максимальной температуре наружного воздуха ― летать при температуре не выше 30 градусов по Цельсию.
А оно пекло всё лето... Летая на „Пчёлке” на аэродромы училища, я забирался на высоту более двух тысяч метров, где было прохладнее, открывал форточку, и с наслаждением глотал прохладный воздух. Не единожды на высотах до трёх тысяч метров я встречал степных орлов, которые также, спасаясь от жары и распластав широкие крылья, парили в прохладном воздухе. Они практически не обращали внимания на большую металлическую птицу, которая проносилась мимо них.
Я в таких случаях внимательно следил, чтоб не столкнуться с ними, ибо такая встреча могла бы закончиться плачевно. Однажды я едва успел подхватить ручку, чтоб перепрыгнуть через орла, которого заметил перед собой с запозданием. Эта встреча произошла на высоте три тысячи метров, когда я летел в Бутурлиновку.
В один из июньских дней из Бутурлинивки позвонил по телефону Титаренко и доложил, что он будет выпускать самостоятельно первых курсантов. Я не только присутствовал на аэродроме во время выпуска курсантов в первый самостоятельный полет, но и принимал участие в контроле их готовности к самостоятельному вылету. Поэтому я сказал Титаренко, что прилечу к нему на полеты и выпущу первых курсантов.
― Первым мы запланировали выпустить курсанта Носова! ― будто пытаясь пересилить расстояние, кричал в трубку Юрий Петрович. ― Может вы сообщите Савелию Васильевичу? Он просил меня доложить ему, когда я буду его выпускать!
― Хорошо! Я ему сообщу! ― ответил я, и позвонил по телефону Носову:
― Савелий Васильевич, Полуйко. Звонил Титаренко, он будет завтра выпускать Сашу.
― О-о! А как же я туда доберусь? Ведь поездом я не успею. Я так хотел присутствовать во время его вылета. У нас самолёт не будет туда лететь?
― План еще не видел. Я собираюсь лететь в Бутурлиновку на Л-29, кстати, я же его и проверять буду перед самостоятельным вылетом.
― Николай Алексеевич, может, и я с вами полечу?
― Если зачёты по матчасти сдадите, тогда возьму, ― пошутил я. Я понимал Носова: ему очень хотелось видеть своего сына, который вылетает самостоятельно, и убедиться, что тот, пошёл по его, лётчика-истребителя, Героя Советского Союза, стопам. Потому далее сказал серьёзно: ― Конечно, это будет нарушением документов. Но я зайду на КП и выясню все обстоятельства, а вечером мы с вами встретимся дома и со всем разберёмся.
Моя квартира была в одном из подъездов дома в жилом городке. Носовы жили этажом выше нас.
― Хорошо. Я очень Вас прошу!
Я был в размышлении. С одной стороны, в соответствии с НПП брать пассажира на борт учебного самолёта запрещено, а с другой стороны, полковник Носов в прошлом лётчик, и нет оснований сомневаться, что он выдержит перелёт. Но имеется риск: если что-то случится в полёте, то я буду нести ответственность за последствия этого нарушения. Идти к начальнику училища мне не хотелось, хоть и знал, что тот не откажет, но может подумать обо мне, что я боюсь ответственности и перекладываю её на него. Поэтому я самостоятельно принял решение взять Носова с собой.
Перед вылетом я проинструктировал пассажира о размещении рычагов в кабине и правил катапультирования в случае необходимости, подогнал ему привязную систему парашюта и привязных ремней, проверил закрытие замков фонаря кабины. В запланированное время мы взлетели, набрали заданную высоту, и взяли курс на Бутурлиновку. Посадку выполнили во время полёта разведчика погоды на аэродроме „Бутурлиновка”.
На аэродроме нас встретил командир полка. После дачи предполётных указаний мы с Носовым пошли на заправочную, где возле самолёта нас ожидал курсант Александр Носов и его инструктор. Инструктор доложил мне:
― Товарищ полковник, представляю курсанта Носова для проверки на готовность к самостоятельному вылету.
― Здравствуйте, товарищ лейтенант, ― я пожал инструктору руку и подошел к курсанту. Тот четко доложил:
― Товарищ полковник, курсант Носов к самостоятельному вылету готов.
― Здравствуй, Саша. Если готов, то поздоровайся с отцом и садись в кабину. Выполняешь всё сам. Считай, что меня в кабине нет. Понял?
― Так точно!
Контрольные полеты по кругу курсант выполнил на оценку „хорошо”. Я чувствовал, что курсант волнуется, поэтому после первого полёта я его подбодрил:
― Молодец! Так держать!
После заруливания на заправку курсант доложил:
― Товарищ полковник, курсант Носов задание выполнил, разрешите проанализировать полёт.
― Анализируйте.
Саша Носов взвешенно рассказал о своих полётах, об отклонениях, которые были им допущены в полёте, дал им оценку. Я требовал от лётно-инструкторского состава, чтоб анализировали свои полёты сами курсанты. Это давало им возможность научиться видеть свои отклонения и грамотно их устранять.
― Хорошо, курсант Носов. По качеству выполненных контрольных полётов вы готовы к самостоятельному вылету. Выполняйте самостоятельные полёты так же, как и контрольные. Желаю успехов в вашей лётной практике.
― Спасибо, товарищ полковник. Разрешите идти?
― Идите.
Носов младший запустил двигатель, вырулил на взлётную полосу. Он остановился, запросил у руководителя полетов разрешения на взлёт, вывел обороты двигателя до максимальных и начал взлетать первый раз в своей жизни без инструктора в задней кабине. Надежды на то, что в любой момент инструктор поможет, нет. Он сам. Должен и управлять машиною, и принимать решение, если что-то случится непредвиденное. Смесь чувств: и ответственности за результат полёта, и опасение, что не справится в особых случаях в полёте, если те возникнут, и надежда, что всё будет в порядке, и радость, что наконец-то осуществилась мечта стать лётчиком. Да и гордость за то, что ему первому поручено открывать самостоятельные полёты в эскадрилье распирала ему грудь. Он знал, что сотни глаз неотрывно следят за его полётом, замечают любое его отклонение. Он знал, что, если он не справится и плохо выполнит этот полёт, то уверенности многих его последователей поубавится. А ещё он помнил, что за его полётом внимательно следит его отец, отважный лётчик, который прославился во время войны. Не может он ошибиться!
Взлетев, курсант Носов успокоился. Все сомнения остались где-то позади, там ― на земле, от которой он оторвался, и опёрся мощным крылом самолёта о небесную твердь, которая должна была стать стихией его бытия.
Я тоже внимательно следил за полётом выпущенного мною курсанта. Ведь это же сын моего старшего товарища, с которым мы сблизились семьями во время общей службы и соседства. Краем глаза я посматривал на Савелия Васильевича, который стоял возле меня и неотрывно следил за полётом своего сына. Он был спокоен, не выдавал своего волнения. Я понял, что происходит в его душе, когда по щеке ветерана скатилась скупая слеза.
Оба полёта курсант Носов выполнил отлично. Радостный и возбуждённый едва только пережитым становлением как лётчика, Саша подошёл ко мне и чётко доложил:
― Товарищ полковник! Курсант Носов выполнил два самостоятельных полёта по кругу! Разрешите получить замечание?
― Молодец! ― похвалил я. ― Так держать! Только не зазнавайся. Относись к каждому полёту как к первому ― будешь летать до старости. Едва лишь почувствуешь, что всего достиг ― получишь удар судьбы, не успеешь и оглянуться. Желаю тебе чистого неба.
― Спасибо, товарищ полковник! ― ответил курсант и попал в объятия своего отца.
Я проверил и выпустил еще одного курсанта, пока отец с сыном разговаривали в холодке под тентом. К обеду мы вернулись в Борисоглебск.
Полковники Полуйко Н. А. и Носов С. В. после полёта на аэродроме Бутурлиновка
|
