|
|
V глава
Глава V
.
126 кораблей и судов, построившись в 4 кильватерные колонны, упорно шли на юго-юго-восток к проливу Босфор. Впереди шли линкор «Генерал Алексеев», крейсер «Генерал Корнилов», вспомогательный крейсер «Алмаз». За ними следовали миноносцы «Цериго», «Гневный», «Капитан Сакен», «Звонкий» и «Жаркий».
В надводном положении отдельной колонной шли подводные лодки.
С огромной, превышающей допустимую, нагрузкой шли три вооруженных ледокола.
Шли абсолютно перегруженные тральщики, посыльные суда и суда вспомогательного флота.
При такой «разношерстности» по проектам и назначению судов держать какую-то эскадренную скорость движения было весьма затруднительно. Следует заметить, что погода прямо-таки благоволила Белой Армии и Флоту, словно щадя вынужденных эмигрантов. Обычно на переход от мыса Херсонес до пролива Босфор в лучшее время и при хорошей погоде вряд ли понадобилось бы более 20-22 часов при эскадренном ходе 14 узлов (около 26 км в час). Но Белый флот шел к проливу почти трое суток.
На судах, вышедших из Крыма, было вывезено и казенное имущество: зерно разное, сахар, табак, обмундирование, белье, обувь, кожа, мануфактура, сукно, цветные металлы, бензин, керосин, вино и мыло – всего на сумму более 800 тысяч фунтов стерлингов. Разного военного имущества, свинца, канифоли, алюминия, латуни на сумму 700 тысяч фунтов стерлингов. Грузовиков, аппаратов связи, машинного масла, авиационного имущества, автомобилей и электромоторов на сумму более 20 тысяч фунтов стерлингов. Все это оценивалось на сумму более чем полтора миллиона фунтов стерлингов. Одного угля на трех судах находилось более чем на 15 тысяч фунтов стерлингов. Нет, это не было бегством, как бы не называла эмиграцию советская пропаганда, как не было и сброшенных в море остатков Белой Армии. Эвакуация 145 693 человек, не считая судовых команд, на 126 судах различных проектов и классов была произведена блестяще, в чем большая заслуга Командующего Белым флотом Михаила Александровича Кедрова. В числе около 50 тысяч чинов армии были вывезены и более 6 тысяч раненых.
Командование Русской армии не считало борьбу законченной и стремилось сохранить армию как боевой организм. Еще в пути Русская армия была реформирована. Она была сведена в три корпуса: 1-й армейский, Донской и Кубанский.
Буквально на третий день пути по всем кораблям был отдан приказ, согласно которому нижним чинам и беженцам было предписано освободить каюты и занимаемые ими кают-компании для высших чинов армии. Постепенно эмигранты переселились в проходы между каютами и в наружные коридоры. Кто-то оказался на палубе, а немногие счастливцы устроились на медных решетках, закрывавших кочегарки гражданских судов. С этого в русской эмиграции началось деление на «они» и «мы».
Тревожные мысли, которые одолевали почти всех участников похода: «Что ожидает нас на чужих берегах?», угнетали гораздо сильнее, чем все неудобства корабельного быта. Лишь только те, которые имели устойчивые родственные связи, и турецкие берега для которых были всего лишь промежуточным пунктом, а также те, кто располагал значительным состоянием, позволяющим им свободное перемещение по всему миру, исход из России считали тяжелым, но не безнадежным предприятием. Многие из них надеялись на возвращение в Россию, пусть даже не скорое, и их мысли и чувства не были пронизаны той безысходной тоской, которая охватила всех тех, кто вынужден был полностью положиться на командование армии.
Большинство нижних чинов армии было уверено, что их командование имеет четко разработанный план действий, что их отплытие за границу всего лишь отвлекающий маневр на пути к победоносному возвращению в Россию.
И вот на исходе третьих суток впередсмотрящие доложили о появлении огней маяков Анадолу и Румоли у входа в пролив Босфор. Это была уже Турция. Но входить в пролив в темное время суток было запрещено, и последовал приказ: «Эскадре становиться на якорь» в местах, указанных штабистами флота. Этот плавучий «осколок» России замер на якорях до рассвета следующих суток.
Вокруг ставших на якорь кораблей тотчас начали сновать юркие турецкие лодчонки. Турки, сидевшие в них, предлагали измученным голодом и жаждой пассажирам в обмен на личное оружие и добротные чистые вещи самую простую еду и сравнительно чистую воду. Опускали на веревке, например, обручальное золотое кольцо, и взамен лодочник поднимал на пароход простую булку хлеба. Это был ничем не прикрытый и совершенно откровенный грабеж изголодавшихся людей. Попутно спекулянты рассказывали пассажирам новости и делились слухами относительно судьбы вновь прибывших эмигрантов. Услышанное от них не производило на беженцев хорошего впечатления: многим стало понятно, что в своем новом для них качестве они здесь совершенно нежеланные гости, и что никакого просвета в череде начавшихся для них скитаний не видно.
В Константинополе командование разрешало покинуть армию всем престарелым и раненым офицерам. Покинуть армию разрешалось также штаб-офицерам, которым после сведения в корпуса не осталось строевых должностей. Были распущены и все тыловые учреждения и организации. Все летчики и механики бывшей авиации Русской армии были зачислены рядовыми в технический полк, которому надлежало разместиться в Галлиполи, о всех лагерных «прелестях» которого прибывшие уже были наслышаны от лодочников-спекулянтов.
Для Ивана Лойко время перехода от Крыма до Турции было временем мучительных сомнений в правильности сделанного выбора. Присвоенное ему звание полковника за его исключительно боевые заслуги не оторвало его от основной офицерской среды поручиков и капитанов, потерявших вместе с Родиной и смысл своего пребывания в рядах Русской армии. Его порядочность и честность не позволяла ему, воспользовавшись чином полковника, перейти в состав высшего офицерского состава, несмотря на расположение к нему командующего авиацией Русской армии генерал-майора Ткачева. Оставшиеся без самолетов летчики были лишними ртами в эмигрировавшей Русской армии. Весь авиационный парк заместитель командующего авиацией генерал-майор Баранов В. Г., выполняя приказ Врангеля, оставил на аэродромах Симферополя и Севастополя в полной сохранности. Ткачев, наставляя своих учеников, говорил: «Авиатор без дела не останется, но имейте в виду: мы должны поступить в авиацию такого государства, которое никогда не будет воевать с нашей Родиной».
Безнадежность и тоска царили в среде летчиков. К тому же на «Сцегеде» к прибытию в Константинополь находились 6 инфекционных больных, что грозило привести к эпидемии. Иван сомневался уже и в том, что сделал правильный выбор, став летчиком Добровольческой армии. Может, был прав Владислав Наркевич, не принимавший участия в братоубийственной Гражданской войне? Уцелел ли бесшабашный Федр Алелюхин, решивший переждать это смутное время у родителей? Мысль о возвращении на родину не оставляла его. Угнетающее отчаяние и непривычный образ жизни повлиял также на решение многих младших чинов и офицеров оставить службу и уехать из мест предполагаемого размещения Русской армии. Некоторые отправились искать счастья в Америке. Но были и такие, которые, поддавшись пропаганде большевиков, не без участия прилагавших все силы к распылению русской армии французов, вернулись в Россию.
В любой точке мира умами эмиграции владел вопрос возвращения на родину. Твердая уверенность в том, что их проживание на чужбине когда-нибудь закончится, а ужасы недавней Гражданской войны и страх перед большевиками окутывал густой туман ностальгии. Многие под его воздействием решали для себя, что время примирения с прошлым настало, и… возвращались. Так еще в феврале 1921 года на пароходе «Рашид-паша» в Новороссийск вернулись свыше 3000 кубанских и донских казаков. Пропагандистская машина Советской России заработала во всю мощь, описывая все ужасы изгнания. Но никто нигде не писал, что все прибывшие офицеры и военные чиновники сразу по прибытии были расстреляны. Та же участь постигла и 3200 солдат и 500 офицеров, прибывших из Галлиполи в Одессу. Затем черноморские порты были закрыты для приема беженцев из Галлиполи. Отсутствие правовых актов, регулирующих статус бывших противников по Гражданской войне, давали основания считать их военнопленными. Под давлением Лиги Наций советские власти 3 ноября 1921 года официально объявили амнистию бывшим рядовым участникам белых армий. Это еще больше дестабилизировало обстановку в рядах русской эмиграции.
Иван понимал, что возвращение на родину из Турции целыми группами несостоявшихся эмигрантов, обрушит на них весь гнев и силу карательных органов ЧК. Не покидала его мысль и о Румынии, от которой до России было рукой подать, и где его хорошо знали по Румынскому фронту. Слышал он так же, что хорошо относятся к русским в Сербии и Хорватии. Но оставаться в Галлиполи, где в 1915 году хоронили британских и французских солдат и офицеров после неудачного десанта при попытке захватить проливы у Турции, или на острове Лемнос, куда на расквартирование были определены русские корпуса, он не мог и не хотел. Иван решил покинуть при первой возможности «Сцегед» и отправиться в Королевство СХС, откуда возможно через Румынию будет легче вернуться на Украину. Выстраданное бессонными ночами тяжелое решение, он реализовал сразу же, как только их судно ошвартовалось в Константинополе. Сойдя на берег, он не вернулся больше на «Сцегед». Как впоследствии он сам вспоминал: «Я покинул ряды Белой армии в Константинополе». Самовольное оставление расположения части считалось во все времена дезертирством. Не мог предвидеть покинувший судно летчик того, что право перехода на беженское положение вскоре было предоставлено сначала определенным категориям лиц, а затем и всем без исключения. С первых шагов на чужбине командование придерживалось принципа, что в армии должны остаться исключительно желающие. Преждевременный уход с корабля лишил Лойко И. А. расположения генерала Ткачева и полковника Андреянова, назначенного казначеем технического полка. Кроме скудных сбережений за пять лет участия в войнах, мировой и Гражданской, Иван имел семь орденов России и Румынии, которые пользовались большим спросом у турецких спекулянтов. Знание французского и немецкого языков значительно облегчало выполнение задуманного им плана добраться до Королевства СХС.
В феврале 1921 года, потратив все свои сбережения и продав самое ценное из своих личных вещей, Иван Лойко – полковник ВВС Русской армии добрался до Королевства Сербов, Хорват и Словенцев. Местом своего проживания и работы он избрал город Новый Сад, где размещалась Королевская авиационная школа. 30-летнего полковника, хорошо владеющего французским и немецким языками и отлично знающего материальную часть самолетов, производимых во Франции и Британии, приняли механиком в авиационную школу. В эти годы Новый Сад был важнейшим авиационным центром Королевства СХС. Здесь размещался авиационный полк с авиабазой и самым большим в стране аэродромом. Кроме Королевской авиационной школы в Новом Саде находился авиационный завод.
Определившись с работой, Иван стал подыскивать жилье, которое смог бы оплачивать из весьма скромного дохода. Ему показали домик, где уже проживал один инженер из России.
Так Иван познакомился с инженером Петром Ильичем Нестеренко, который работал в конструкторском бюро на авиазаводе. Кроме чисто житейских забот, их объединяла и тоска по России. В свободное время они обсуждали публикуемые газетами сообщения из России. Петр Ильич имел твердое намерение вернуться на родину и не скрывал этого. Но в его биографии не было службы в Белой армии.
В мае 1921 года Ивана зачислили вольнонаемным инструктором все в той же Королевской авиационной школе. Начальник школы неоднократно предлагал ему принять подданство Королевства, что позволило бы Ивану поступить на военную службу в авиацию СХС и, таким образом, вырваться из нищеты. Иван знал, что получить работу в любой европейской стране эмигранту из России было чрезвычайно трудно, но связывать себя обязательствами перед страной, приютившей его, он не мог. В случае его возвращения в Россию он мог бы быть тогда депортирован назад в СХС, как дезертир из армии Королевства. Обосновав свой отказ тем, что он решил больше не служить ни в какой армии, он остался вольнонаемным инструктором с окладом 900 динаров в месяц.
К концу года в СХС начали прибывать русские эмигранты. Королевство СХС предоставило русским эмигрантам очень широкие возможности. Это происходило под огромным влиянием молодого короля Александра. Русские стремились осесть в восточной, православной части СХС. Их желание поселиться в Белграде было таким потому, что только там они могли найти применение своим способностям и образованию, и привело к тому, что власти вскоре были вынуждены ограничить число русских, сосредоточенных в одном городе. Когда в СХС стали прибывать военные чины, в Белграде осело к тому времени почти треть от числа эмигрантов, прибывших с весны 1919 до осени 1921 года помимо эмигрантов из Крыма. Русский историк Елачич А. К. особо отметил: «Русская эмиграция в Югославии живет весьма интенсивной русской жизнью. Но все-таки, кажется, что нигде в мире она не одомашнилась столь сильно и не приросла к той почве, которая ее приняла, так, как в Югославии». Власти СХС позволили русским открывать свои школы, больницы, библиотеки, читальни и книжные магазины, организовывать свои типографии и печатать газеты, журналы и книги на русском языке. В Белграде очень своевременно оказались русские артисты, балерины, балетные педагоги. 14 октября 1920 года открылась первая русско-сербская гимназия. Власти позволили русским беженцам создать свою автономную школьную систему. В Белой Церкви находились Мариинский донской девичий институт и Крымский кадетский корпус, в Сараево – Русский кадетский корпус. Русская гимназия имелась также и Новом Саде. Кроме нее в Новом Саде имелась и русская начальная школа. Преподавание во всех школах велось по довоенным учебным программам, которые были согласованы с традициями Королевства. С. Н. Палеолог в своем письме генералу Лукомскому о положении русских эмигрантах писал так: «Вне всякого упрека к нам относятся: высшее Правительство, духовенство, высшие классы интеллигенции и офицерства. Все они отлично понимают роль России для Сербии в прошлом и в будущем; в поддержке русских беженцев чувствуют свой долг и часто подчеркивают, что лишь по бедности своей Сербия так мало дает России. Однако и они не любят углубляться в воспоминания прошлого, когда Россия была благодетельницей Сербии. Средний класс: городские жители и торговцы совершенно равнодушны к русским, смотрят на нас, как на элемент, подлежащий эксплуатации, дерут с нас три шкуры (в особенности за комнаты) и всегда стараются заговорить о том, что сербы дают русским три миллиона. Чувства симпатии, но только на словах, и в единичных случаях…»
Нужда нередко заставляла беженцев заниматься тяжелым физическим трудом – на строительстве дорог или на лесозаготовках по направлению государства, или находить работу самостоятельно в качестве поденных рабочих по хуторам и селам. Бывшие генералы, полководцы Гражданской войны становились сапожниками, уличными продавцами газет (как генерал Шкуро), таксистами, искренне полагая, что все это ненадолго – до следующей войны. Юнкера превращались в балетных танцовщиков, бывшие юристы делали оперные карьеры.
К концу 1922 года в Новом Саде и в его окрестностях проживало не менее 40 генералов и 150 полковников Русской Армии. 15 марта 1922 года генерал Врангель утвердил Устав Общества офицеров Российского военно-воздушного флота в Королевстве СХС, бессменным председателем которого стал генерал-майор В. М. Ткачев. Общество ставило своей целью моральное объединение офицеров, защиту их чести и достоинства, взаимной поддержки, а также заботу о военных инвалидах. Всего в Обществе числилось 169 членов из разных городов и стран. Почетным членом Общества состоял известнейший авиаконструктор Игорь Сикорский, проживающий в США.
У эмигрировавших русских летчиков, прибывших в конце 1921 года в СХС, выбора практически не было: либо принимать подданство СХС и вступать в Военные Воздушные Силы Королевства СХС, либо самостоятельно искать работу. Прибывшие вместе с генерал-майором Вячеславом Матвеевичем Ткачевым летчики подполковник Игорь Эразмович Змунчилло, полковник Николай Анатольевич Кутейников, подполковник Владимир Иванович Стрижевский, капитан Леонид Иванович Байдак и другие поступили на службу в военную авиацию СХС. В. М. Ткачев был назначен инспектором ВВС Королевства СХС. Летчикам было определено и местожительство. Это был город Новый Сад, где уже проживал Иван Александрович Лойко. Отношения между бывшим начальником авиации Русской армии В. М. Ткачевым и самовольно покинувшим армию в Константинополе И. А. Лойко не складывались. Не мог простить Ивану его бывший начальник самостоятельного поступка в выборе своей дальнейшей судьбы.
26 августа 1922 года Ивану Лойко высшими чинами авиации Русской армии было отказано в приеме его в Общество офицеров Российского военно-воздушного флота в Королевстве СХС. Причинами отказа бывшие военные начальники называли и то, что в эмиграции Лойко не носил форму полковника Русской армии, а также и то, что он после эвакуации из Крыма самовольно выбыл из состава Русской армии, а так же за разговоры в среде офицеров о бессмысленности их эмиграции.
Вместе с прибывшими в Новый Сад летчиками прибыл и бывший летчик ВСЮР поручик Павел Федотович Качан. П. Ф. Качан родился в 1892 году в семье крестьянина Таврической губернии. Окончив военное училище, он в звании прапорщика поступил в Гатчинскую летную школу, которую окончил в 1915 году. Назначенный для прохождения службы в 33-й КАО Павел Качан за отвагу и храбрость был награжден Георгиевскими крестами. В декабре 1917 года после прекращения боевых действий Российской Армии и украинизации Юго-Западного фронта служил в штабе Украинской авиации до июня 1918 года, после чего перебрался в Новочеркасск и вступил в Добровольческую армию. Свой переход обосновывал несогласием с политикой большевиков в отношении офицеров. По приказу Муравьева в это время производились массовые расстрелы офицеров. Служил в ВСЮР и Русской Армии во 2-м, 4-м и 5-м авиационных отрядах и был хорошо знаком Ивану еще по боям на Румынском фронте, а так же и по службе в 6-м авиационном отряде, командиром которого был Лойко. Оба принимали активное участие в разгроме конного корпуса Дмитрия Жлобы, тоже бывшего летчика времен Первой мировой войны. Гражданская война часто сталкивала в бою бывших товарищей по войне с немцами и их союзниками. Так Павел Качан встретился в одном из воздушных боев с бомбардировщиком красных под командованием Алексея Туманского, который впоследствии так вспоминал об этом бое: «Над Александровском я был атакован пятью белогвардейскими «хевилендами». Четыре нападали довольно осторожно, зато пятый атаковал нахально. Он близко подходил с разных сторон, пытаясь выявить наши уязвимые места. Но оказавшись против хвостовой установки, попал под огонь великолепного стрелка Михайловского, после чего вдруг резко развернулся и, задымив, пошел со снижением к себе за Днепр. Наш корабль получил 48 пробоин, был поврежден и масляный бак крайнего правого мотора. Тогда бортмеханик Фридриков вылез на крыло, заткнул дыру в баке, и только благодаря этому мы смогли продолжить полет…. Много времени спустя я узнал интересные подробности этого боя. В Москве меня познакомили с летчиком Качан. Он летал сначала у белых, а потом перешел в Красную Армию. Однажды мы разговорились, и вот что он рассказал мне о бое под Александровском. Белые, обозленные действиями нашей авиации, и особенно налетом на их аэродром, решили нам отомстить. В то время как мы обрабатывали бронепоезд, в Александровск пришли 11 самолетов с целью разбомбить нашу авиагруппу на аэродроме. Но месть не удалась, так как на земле в тот момент оставались только два сломанных «ньюпора». Окончив бомбежку, вражеская группа самолетов разделилась: шесть ушли к себе за Днепр, а пять задержались над городом, где и встретили нас. На пятом «хевиленде» находился как раз Качан. Во время боя Михайловский пробил в его самолете рубашки цилиндров мотора и радиатор. Летчику едва удалось дотянуть до своих…»
В эвакуации Качан был зачислен во 2-й армейский корпус и отправлен в Галлиполи, где находился до декабря 1921 года. В составе Корниловского, Дроздовского и Марковского полков был переведен в г. Варну (Болгария), где числился летчиком 1-го отряда авиационного дивизиона до мая 1922 года. Из-за конфликта между Правительством Болгарии и генералом Кутеповым, воспользовавшись неразберихой, Качан самовольно уехал в Сербию в г. Белград, где находился до июля 1922 года, после чего переехал в Нови Сад. Там он устроился на работу в Воздухоплавательную команду в качестве вольнонаемного механика. По какой-то причине у него тоже не складывались отношения с генерал-майором Ткачевым. В результате Лойко и Качан были лишены денежной поддержки, выдаваемой другим летчикам из средств, перечисленных югославской стороне Бехметевым из США. Острая нужда и обида на Ткачева еще более сблизила Лойко и Качана.
К концу 1922 года в Королевстве СХС находилось 35 летчиков и 30 механиков. Все они понимали, что возвращение в Россию для дальнейшей борьбы с большевиками все более и более становится проблематичным. Признание Советской России бывшими союзниками – странами Антанты, а также и бывшими врагами, установление торговых и дипломатических отношений говорило о бесперспективности и безнадежности борьбы против большевизма. Надо было как-то устраивать свою судьбу. Часть летчиков покинула королевство, устроившись летчиками в авиации других стран. В 1923 году по инициативе Общества была организована авиапочта и пассажирские рейсы Белград – Цетинье. Первыми летчиками «Аэропути» были русские пилоты В. И. Стрижевский, В. М. Никитин, М. С. Ярошенко. Все они впоследствии погибли, совершая полеты в неблагоприятных метеоусловиях при плохом оснащении самолетов контрольными приборами. Под руководством русского инженера-авиаконструктора Лобач-Жученко был создан первый югославский самолет «Ресава». Полковник К. Н. Антонов явился родоначальником югославского планеризма. Большой вклад в становление югославской авиации внес Л. И. Байдак, совершивший успешный полет из Белграда до Бомбея и обратно. Инспектором военных летательных аппаратов, закупаемых за рубежом, одно время был русский инженер-механик Александр Николаевич Веденяпин – выпускник петербургского политехнического института. Забраковав при приемке партию французских самолетов, он отказался их принять, не подчинившись приказу военного министра. Веденяпин вынужден был подать прошение об отставке, и покинул страну, перебравшись в Бейрут, где долгое время занимал ответственный пост в ливанской авиации.
Военная авиация Королевства СХС располагала устаревшими самолетами, используемыми в прошедшую войну, что часто приводило к авариям. Именно по этой причине погибли русские летчики подполковник А. А. Кованько и полковник Н. А. Кутейников. Но не все русские летчики нашли свое место в изгнании. Некоторые устраивались работать таксистами, механиками. Были и такие, решившие вернуться в Советскую Россию. Любое добровольное возвращение на родину очень широко превозносилось советской пропагандой.
12 апреля 1923 года в Советской печати было опубликовано Постановление ВУЦИК об освобождении от ответственности участников белогвардейского движения. По-разному восприняли этот документ в эмиграционных кругах. Иван предложил Павлу бежать на самолете «Бреге-14», на котором он обучал курсантов школы. У этого самолета был отличный мотор Рено-300НР. Подготовка самолета могла заключаться только в том, чтобы заправить горючим полные баки. Об установке дополнительных баков не могло быть и речи, но тщательное изучение карты и проведенные расчеты показывали, что горючего должно было хватить на перелет от Нового Сада до Каменец-Подольска протяженностью в 650 км. Правда, лететь приходилось без каких бы то ни было приборов, даже без компаса. В распоряжении беглецов были только солнце, часы и географическая карта. Наконец настал день исполнения задуманного…
|
