|
|
Зарянский Степан Павлович
Выпускник 1925 года
.
.
Зарянский Степан Павлович (в отдельных источниках ошибочно указано отчество Константинович) родился 11 декабря 1900 года в слободе Цареборисов (Царёв-Борисов) ныне Оскольского сельского совета Изюмского района Харьковской области Украины в семье крестьян-бедняков. По национальности украинец. В семье было пятеро детей.
.
Дата поступления на службу: 23.03.1920.
В 1925 году окончил 2-ю военную школу лётчиков им. АВИАХИМА СССР в г. Борисоглебске.
Воинские части: 3 тбап ЗапФ (командовал полком с (14.11.40 по 22.08.41), 11 ВАШ п/о, 6 главное Управление Министерства авиационной промышленности.
31.10.1938 в Ростове-на Дону был арестован по обвинению военной прокуратурой СКВО по ст. 58, п. 1"б", 8, 9, 11 УК РСФСР. Осуждён 27.02.1940. Дело прекращено.
Участник Великой Отечественной войны.
Воинское звание: полковник (июнь 1941).
Дата окончания службы: 13.06.1946
.
.
Женат. Жена Анастасия Ивановна, сын Эдуард.
Награждён орденом Красного Знамени (03.11.1944), орденом Ленина (30.04.1945), медалями.
.
Зарянский Степан Павлович умер в 1975 году.
.
Подробная информация о прохождении службы Зарянским Степаном Павловичем хранится в архивах ГУК МО РФ.
***
.
.
Вниманию читателей предлагаются воспоминания члена Химкинского краеведческого общества, химкинского жителя с 1944 г., члена Союза художников СССР Эдуарда Степановича Зарянского (05.02.1929-11.10.2020). Свои воспоминания Эдуард Степанович посвятил отцу — полковнику авиации Степану Павловичу Зарянскому.
.
Посвящаю своему папе
Степану Павловичу Зарянскому,
пилоту ВВС РККА
.
Цареборисово — слобода, Изюмского уезда Харьковской губернии. Здесь и родился мой папа Степан (Стефан) Павлович Зарянский, декабря 11 дня 1900 года. А не в Красном Осколе, как пишут иногда.
.
То, что мой папа лётчик, я осознал не сразу. Воспринимал его как папу, ну и военного тоже. А, что он лётчик понял, когда у нас в доме появился книжный шкаф со стеклянными дверками, и в нём стояли книги. Разные. Но часть книг была в одинаковых переплётах и назывались они одинаково «Библиотека командира». И цифры на них были разные. Много цифр. Книги были с картинками, фотографиями и чертежами. Танки, самолёты, пушки, оружие, автомашины, корабли. Все рода войск. А там, где про самолёты, строчки подчёркнуты красным или синим карандашом.
Я и понял — лётчик.
.
.
Потом, когда стал постарше и уже научился читать, папа брал меня на аэродром и там я видел, на каких самолётах он летает. Это были огромные самолёты с четырьмя моторами и назывались они ТБ-3. Тяжёлый бомбардировщик.
.
.
Я смотрел, как они взлетали и боялся, что не взлетят. Но они взлетали и там в небе становились меньше и меньше, похожими на птиц.
Я очень любил рассказы папы о его годах учёбы в лётных школах. Он называл марки самолётов, на которых летал. Необычность названий, неслышанные никогда раньше слова, обогащали моё воображение: «Вуазен», «Моран-Парасоль», «Анрио», «Авро» с мотором «Клерже», «Дексавеленд» с моторами «Седлей-Пума», «Р-1» с мотором «Либерти», «Юнкерс-21» или «Ю-21» с мотором «Мартинсайд», «Юнкерс-1 или «Ю-1», «Р-5», «ТБ-1», «Р-5».
Вобщем, всё моё детство формировалось на авиационной терминологии, состоящей из частей и деталей самолётов, метеорологических и технических понятий: элерон, стабилизатор, фюзеляж, центроплан, шасси, циклон, антициклон, иммельман, флагман, турель.
К этим словам добавились ещё и названия папиных инструментов: фуганок, долото, стамеска, тиски, штангель, дрель, рашпиль, лекало и т.д.
А ещё к нам часто приезжал мой дедушка Павел Николаевич из Таганрога. Расстояние небольшое, но пересадок много. И он рассказывал о своей дороге, называя станции пересадок, промежуточных остановок и деревень. И это тоже были новые для меня слова. И очень интересные: Иловайск, Волноваха, Пятихатка, Харцизк, Балаклея, Гуляй-Поле, Камыш-Заря, Бессергеновка, Лозовая много других. Мне было интересно произносить их вслух. Так, что моё сознание варилось и в этих словах и, видимо, формировало речь. Я долго не понимал, почему я разговариваю словами, а прочесть их не могу. Листал свои книги полные слов и подписями к картинкам, а читать не умел.
Читала мне всегда мама, а когда мог папа. Папа читал с «выражением» и я представлял себе персонажей ясно и понятно. Прямо театр.
Книги у меня были и детские и на «вырост»: «Всадник без головы», «Зверобой», «Шерлок Холмс», «Айвенго», сочинения Анатоля Франса, Джека Лондона, Гюго, Станюковича, Житкова. Да ещё папины книги и авиционные журналы. У меня над кроватью висела карта полушарий и тоже с очень интересными словами. Самое лучшее время вечер, когда мы разговаривали и мне читали. Из всех дней самым любимым был выходной.
В те времена выходной день был раз в неделю, в воскресенье. Но и в выходные дни папа не всегда бывал дома. Работал. Обедать приходил домой. Но тоже не всегда. Я его видел мало. Когда у него самого бывали лётные дни, то за два дня он после обеда спал, час с небольшим, «чтобы в полёте была свежая голова». К службе отец относился очень строго и мама поддерживала в доме порядок, удобный для папы. Сон-святое, еда-отличная, отдых-полный.
В свободные выходные ездили купаться на Днепр. Песок речной там был как шёлковый. Осенью меня брали с собой на базар за фруктами и ягодами для варенья на зиму. Ездили в город Запорожье, это километрах в десяти от нашего военного городка на станции «Мокрая». Папу премировали велосипедом за служебные успехи, он сажал меня на раму и, в ковыльную степь!
Наш городок был как настоящий город. Всё в нём было для нормальной жизни военных: магазин, детский сад, ДКА (Дом Красной Армии), в нём кино, кружки по интересам, спортзал, школа, в которую я пошёл в первый класс, аэродром, две столовых — для командиров и младшего состава. Тогда военные делились на две категории: на командиров и бойцов. Когда папа закончил лётные школы, он получил звание Красного командира — краскома и красный кубик в петлицу голубого цвета.
Папа закончил две военных авиашколы: теоретическую в Егорьевске, под Москвой и лётную в Борисоглебске. В 1925 году стал военным лётчиком на всю жизнь.
В Борисоглебской школе папа помогал преподавателю русского языка и литературы Наталии Ивановне Никульшиной (большинство учлётов были неграмотными). Неудивительно, что через какое-то время, Наталия Ивановна пригласила курсанта на чай, там то он и познакомился с Анастасией, моей будущей мамой, и её младшей сестрой. Маме было шестнадцать лет, а папе двадцать четыре. Видимо они сразу понравились друг другу, но время их ещё не настало. Только в 1928 году папа приехал в Борисоглебск и женился на маме, Анастасии Ивановне Никульшиной. Вместе они прожили всю жизнь, до самой папиной кончины в 1975 году.
А я родился 1929 году. Мы жили счастливо и дружно, хотя жизнь и была не из легких.
Вместе они приехали в Москву, где папа уже служил в 8-й разведывательной эскадрилье им. "Красной Москвы". Размещалась она на двух территориях: на Ходынском поле самолёты «юнкерсы» - Ю-21, одномоторные, а штаб, служба и личный состав в Серебряном бору - до Всехсвятского на трамвае, а дальше на извозчике.
Сначала комиссаром, а потом командиром эскадрильи был Степан Акимович Красовский, будущий маршал авиации.
И началась у папы служба, а у нас переезды. В Москве произошла единственная авария у моего папы, за всё время службы. У них в авиачасти был учебный самолёт устаревшей конструкции «Анрио». Лётчики его отремонтировали своими силами, опробовали. Вполне прилично работает. Самолёт допустили к полётам. Решили познакомить жён со своей работой. И вот в одно из летних воскресений решено было покатать их над городом. Выделили двух пилотов, папу и Николая Феёорова. Первым отправился в полет Николай. Из дневника Степана Павловича:
«...После полёта Николай сказал мне, что мотор плохо тянет и предложил проверить в воздухе. Если это действительно так, то прекратим полёты. Я посадил в кабину жену лётчика из истребительной эскадрилии. Её муж попросил меня, чтобы я её покачал на разворотах, чтоб она почувствовала профессию мужа-лётчика. Я обещал.
Я сидел в первой кабине, а «пассажирка» в задней. Взлетели в норме, но при наборе высоты, мотор действительно стал работать с перебоями. А дальше совсем не потянул. Попытался улучшить работу мотора энергичным движением сектора газа. А самолёт уже был над Ленинградским шоссе. Хотел развернуться на 180 градусов и сесть на аэродром, но было поздно, мог зацепить электропровода и сгореть. Мотор совсем заглох. Выключив мотор, решил садиться перед собой на деревья Петровского парка. Я отдал ручку от себя, увеличил скорость пикирования и над проводами взял ручку круто на себя и взмыл над деревьями. Остановился и завис. Плашмя упал на деревья. Плоскости сложились и самолёт повис на ветвях. Пассажирка моя вылезла из кабины и бросилась бежать. Я вылезти не мог, меня придавило смятым центропланом. А в парке гуляния. Выходной. Прибежали посетители парка и помогли сбросить самолёт на землю. Я вылез из кабины и попал в объятия отдыхающих пилотов и рабочих авиационного завода. Я даже не поверил, что так хорошо все получилось. С аэродрома первым прибежал муж моей пассажирки и волнуясь спросил: «Где она?» Я ответил: «Всё в порядке. Уже наверное дома. Готовь «магарыч» за впечатления. Вскорости подошли друзья-приятели и я с ними пошёл по шоссе в сторону Всехсвятского, в пивную «Стрелка». Где мы и отметили благополучный исход происшествия...»
Потом ему рассказывали авиамеханики, что приехавший на место аварии командующий округом ВВС Павлов хвалил пилота Зарянского за умелую вынужденную посадку, и если бы можно было, представил к ордену. Но благодарность командования он всё-таки получил, а самолёт списали. Этот удивительный случай позже имел интересное продолжение. Удивительно тесен наш мир. Когда я учился в институте, это уже в пятидесятых годах, уже прошлого века, в застолье с друзьями-однокурсниками я рассказал об этом случае. И один из друзей, Анатолий Кузнецов, сказал, что про это ему рассказывал его отец, в то время молодой рабочий авиационного завода, что напротив Петровского парка, за Ленинградским проспектом. Он с приятелями был в парке, когда упал самолёт и он принимал участие в извлечении пилота из деревьев и обломков самолёта. Позже я познакомился с Толиным отцом, Василием Кузмичом, и поведал ему о подробностях этого случая.
Летом 1928 года папа получил назначение в Иваново-Вознесенск, в Корпусной авиаотряд под командованием С.А. Красовского, в 55-ю тяжёлую бомбардировочную эскадрилью, командиром корабля. Потом в Кричивицы, это под Ленинградом. Оттуда под Кировоград. Оттуда на станцию «Мокрая», под Запорожье. Сначала мы жили в Запорожье у папиного командира. А когда были готовы дома для лётного состава, мы переехали. Нам дали квартиру. Она была просторная и светлая, с большой кухней. В кухне стояли два стола. Один обеденный, другой рабочий — верстак с инструментами. Все на своих местах, столярные и слесарные инструменты. Папа все ремонтные работы по дому делал сам. Сам же делал мелкую мебель: полки, скамейки, ящики для обуви и др. Но кроме этого он умел и все остальное — паять, чинить обувь, ремонтировать технику. Он водил свой мотоцикл…
.
Мастырю я воздушный змей,
Летающую тварь.
Отец мне делал
В детстве,
Летом.
Но видно подзабыл я
Какой-то инвентарь,
Сижу который час
Над драночным скелетом.
Все будто есть,
Чтоб змея смастерить.
Но вижу я,
Чего-то не хватает.
Чего-то главного,
Чтоб змей
Мог воспарить.
Наверное, отца.
Вот змей и не летает.
24.05. 2011
.
Мне в моей жизни пришлось встретиться с несколькими гениями. И первым, кого я встретил, был мой папа. Он многое умел сам и всему, что умел, учил меня. Не всё я осилил из-за детского тогда непонимания. Взрослым я кое-что сумел вспомнить.
Когда бывали отгулы, папа ходил на утиную охоту в плавни. Любил рыбачить. У него было много книг о рыбах. И об истории. Со мной отношения были своеобразные. Я ребенок рос спокойный и с собственными интересами. Рисовал как себя помню. В бумаге, красках, карандашах перебоев у меня не было. Ещё я пользовался папиными инструментами, строил модели кораблей и самолётов, но это уже позже. Очень любил книги с картинками. И родители мне их покупали. Ходил и я с ними в книжные магазины и выбирал сам. Много книг мне присылала из Таганрога папина сестра тётя Люба. Читать не умел, смотрел картинки.
Жизнь в городке была очень насыщена. Проводили соревнования между эскадрильями: спортивные, музыкальные, творческие. Весь личный состав постоянно тренировался в футболе, лёгкой атлетике, стрельбе. Отец отлично стрелял из револьвера «Наган», часто брал призы. Любил играть в шахматы. В моей детской памяти он сохранился сидящим на солнечном балконе за доской, играющим сам с собой и нажимающего кнопки на шахматных часах. Мама шутила: «Не мешай отцу играть с Алёхиным». У него было много шахматной литературы. Он довольно успешно участвовал в шахматных турнирах. Уезжали играть и в другие города.
Раз уж зашёл разговор о шахматах, расскажу об одном эпизоде, который произошел с ним гораздо позже, году 1949 или в 50-м. Он тогда работал в Москве, в каком-то очень большом и солидном учреждении. Там устраивались шахматные турниры. Состав, по словам папы, был серьёзный. Три мастера спорта и почти все остальные первого и второго разрядов. В его в отделе был только один шахматист и его спросили, играет ли он. Он ответил, что знаком с игрой. Его попросили выступить за отдел. Он согласился. В результате он занял второе место, уступил только одному мастеру. Конечно, ему предложили место в сборной команде и оформить спортивную квалификацию, т.к. он выполнил норматив. Но он отказался, сославшись на возраст и другие интересы. Но мы поняли, что он очень доволен.
Прошу прощения за отступление от темы.
Участвовали и семьи военнослужащих. Мама была капитаном волейбольной команды и занималась художественной вышивкой.
Папа играл на всех струнных инструментах и руководил музыкальным ансамблем. И ещё он играл на своеобразном ксилофоне. Инструмент состоял из рамы с подвешанными к ней бутылками с разными уровнями воды. При ударах палочками возникала мелодия. Обычно конструкция располагалась в центре, а по краям другие инструменты, устраивались субботники. Жёны командиров работали на аэродроме, чистили и приводили в порядок самолёты. Машины огромные и уборки было много.
По всем видам соревнований: военной подготовке, технических, спортивных и культурных присуждалось «переходящее Красное Знамя» и премии. И почти всегда побеждала папина эскадрилья. Она участвовала в воздушных парадах и над Красной площадью и над Крещатиком. В 1934 году за парад над Красной площадью папина 71-я эскадрилья по всем показателям получила 1-ое место, в ней единственной шесть командиров кораблей были орденоносцами.
Папа очень хорошо и много пел, особенно любил оперные арии. Позже, уже в подростковом возрасте, я у него спросил: откуда ты знаешь оперный репертуар? Вот его рассказ:
«...В мае 1920 года Таганрогский военкомат направил меня в Петроградскую военную железно-дорожную школу техников, на отделение тяги. Выпускная профессия машинист. Условия жизни были трудные и сложные. В казармах холод. Питание еле-еле. Хлеба давали 200 грамм, а иногда и 100 грамм. В обед - похлёбка, иногда с треской, а иногда и с осетром. Осетра мы не ели, а на толкучке меняли на хлеб или картофель. На второе - пшённая каша, на ужин - она же с кипятком в чайнике. Сахара давали 4 кусочка в день. Все старались попасть в караул. Там были льготы. Разгрузка продуктов на складах. За это получали картофель или рыбу. И караулка отапливалась. Я и несколько ребят, икрающих на инструментах, создали ансамбль. Стали ходить в больницы играть. За еду.
Однажды договорились с администратором Мариинского оперного театра ночевать на галёрке зрительного зала. За еду, которую мы зарабатывали оркестром. Вечером приходили в театр. Ложились на галёрке спать до утра. А в это время в зале шло представление, театр работал. Так и спали. Вот я и запомнил арии, ну а мелодии само собой. Мы же музыканты!»
Вот так и перебивались тогда. В феврале 1921 г. в составе школы он участвовал в боевых действиях против Кронштадских фортов. Там подморозил ноги и заболел цингой. Пролежал в госпитале, а школу уже расформировали. Курсантов перевели в Воронежскую школу, но и её закрыли. Был набор в Московскую школу военных лётчиков, и папа стал лётчиком. Навсегда.
Служба в Запорожском городке закончилась в 1938 г. Его перевели на новое место службы в Ростов-на-Дону, заместителем начальника Азово-Черноморско-Кавказского управления ГВФ. Присвоив очередное воинское - подполковник.
Из разоворов родителей я понял, что новое назначение отца привело их в недоумение. Папа был успешным военным, отмечавшийся много раз приказами командования. И хотя мы, дети, были далеки от того, что происходило в жизни, всё же слышали, что арестовывают лётчиков командного состава. Время было тревожное.
Вот с такими чувствами мы стали упаковывать вещи. Крупные вещи отправили багажом по железной дороге. Менее крупные и мотоцикл на попутных рейсах машин воинской части. Всё отправили к дедушке в Таганрог. Потому что не знали, как будет с жильём в Ростове. Сами с ручным багажом на поезде, дедушкиным маршрутом. Папе дали отпуск перед новой работой. Мы жили у дедушки, ходили на море. Я плескался, а взрослые плавали. Я ещё плавать не умел. Научился гораздо позже, в 1942 г., во время войны. На Каттакурганском водохранилище, в пустыне. Но до этого должно было пройти много времени и произойти много событий о которых мы и не догадывались.
Папа удивлял пляж экзотическим плаванием. Он лежал на воде, в одной руке зонтик, легкий, от солнца, в другой брошюрка. Страницы он переворачивал рукой с зонтиком, положение его никак не менялось. Было так странно и смешно.
А все дело в его природе. Он был крупный, рост 180 см, вес 110 кг, и очень большая грудная клетка с аномальным объёмом легких, врачи всегда поражались. Спирометр часто ломался от его выдоха. Эта его особенность напомнила о себе и в день его похорон. Привезли «домовину», по размеру, уложили тело. Стали закрывать, а грудь мешает, не даёт закрыть. Машина ждёт. Пришлось срочно изыскивать какие-нибудь доски и надстраивать крышку. Сделали все быстро и поехали хоронить. Папе было всего 75 лет.
У дедушки в Таганроге по поводу нашего приезда собралась вся папина родня. А за дядей Гришей, мужем папиной сестры, пришлось на мотоцикле ехать на станцию Марцево. Он машинист паровоза и только что вернулся из рейса. На обратном пути случилась авария. С дядей Гришей всё обошлось, а папа сломал левую ключицу. Сколько он пролежал в больнице, не помню, но по выписке начальство продлило ему отпуск ещё на месяц. Но вот папа поправился, гипс сняли, отпуск закончился и мы в конце августа отправились в Ростов.
Нам дали жильё в гостинице «Ростов» на проспекте Будённого. Номер однокомнатный, но большой. Огромное окно, от пола до потолка. Но может быть это только мое детское впечатление. Мне запомнилось это окно тем, что поздним вечером я увидел в нём захватывающую картину: на первом плане силует города, вдали за рекой, промышленные здания. Луна отражается в реке. Очень красиво. Много позже, когда я увидел ночной пейзаж Куинджи мне вспомнилось это окно.
1-го сентября начались занятия. Школа была почти напротив гостиницы, на другой стороне проспекта. Второго числа после занятий вернулся в гостиницу. Сходили с мамой пообедать, потом пошли гулять. К городу я ещё не привык. Неустроенность какая-то. В Запорожье было лучше. Вечером пришёл папа. Поужинали. Легли спать, я на диване.
Ночью меня разбудила мама. В комнате какие-то люди. Трое в плащах, потом я узнал, что в габардиновых - униформе оперов НКВД, ещё милиционер в форме и двое штатских, видимо работников гостиницы.
Мама плакала. Папа одевался. Успокаивал маму. Оделся. Подошёл ко мне, поцеловал в щёку и сказал: «Прощай сынок. Помогай маме. Жалей».
До утра уже не спали. Утром мама меня накормила и отправила в школу. Объяснила, что ей срочно надо связаться с дедушкой, а меня не с кем оставить. После третьего урока меня из класса «с вещами» вызвала завуч. В коридоре ждала мама. Вернулись в гостиницу. Вещи уже собраны. Часов в пять приехали дедушка и дядя Шура. С вещами пошли на вокзал. В Таганрог приехали совсем поздно. Все плакали. Я ночью то спал, то не спал.
Утром мама и дядя Шура отправились в Ростовский НКВД узнать где папа и получить соответствующие документы. Выяснилось, что отца перевели в Новочеркасскую тюрьму. На следующий день мама поехала в Новочеркасск, чтобы узнать что, почему и как быть дальше. Тётя Люба, папина сестра, устроила меня в школу. Идти до неё было минут 30-40. Мама всё время ездила то в Ростов, то в Новочеркасск. Она познакомилась с жёнами других арестованных и они образовали своеобразные «вахты» и в очередь дежурили у Новочеркасской тюрьмы и в Ростове у здания НКВД. Надеялись выяснить хоть что-то о мужьях. Обращались во все инстанции. Мама писала и Калинину и Сталину.
Арест отца отразился и судьбе маминого старшего брата дяди Вани, Ивана Ивановича Никульшина. Он работал в Московском уголовном розыске начальником следственного отдела. Его уволили. Пришлось устроится юрисконсультом на мебельную фабрику, где он и проработал до самой войны.
В школе сначала было всё тихо, но потом как-то узнали про арест отца и стали происходить «случаи». Учился я во вторую смену, возвращался уже в сумерках тут-то и летели камни в спину. К этим случаям добавились и слухи, что детей «врагов народа» будут забирать в специальные детские дома. Родственники обеспокоились и решили отправить меня в Москву, к маминой старшей сестре, тёте Наташе. Моя отправка была обставлена как настоящая операция. Мамин брат, дядя Саша, был вызван с Дальнего Востока. В Таганроге он остановился у дедушкиных друзей на другой улице. Ночью мы с ним на машине добрались до станции Марцево и по заранее купленным билетам сели в поезд Тбилиси-Москва.
Тётя Наташа устроила меня в школу № 59 в Староконюшенном переулке, это почти рядом с Филлиповским переулком, где жила тетя Наташа. 59-я школа была лучшей гимназией Москвы до революции, а после в ней учились впоследствии знаменитые учёные, писатели, актеры. Окна моего класса выходили на Канадское посольство, с флагом на два этажа. Кстати за всё время обучения я сменил 13 /тринадцать/ школ.
Тётя работала и я целый день был один. Любимым занятием были поездки на трамвае по Бульварному кольцу от начала до конца и обратно. Едешь и смотришь в окно на Москву… И ещё любил рассматривать картинки в многотомном издании «Вселенная и человечество». В году 1938, освоив грамоту, начал писать стихи.
Папа пробыл под следствием 21 месяц. Его обвиняли в подготовке взрыва во время парада на Красной площади. Но тут случились изменения во взглядах на деятельность чекиста Ежова и его расстреляли. Новый нарком Берия освободил часть заключенных. Вернулся и папа. О том, что происходило в стенах этих «богоугодных заведений» рассказывать не любил. Много раз пытался у него узнать, но неизменно отвечал, потом узнаешь всё. Но о быте заключённых кое-что рассказывал. В его камере было человек тридцать. Народ весь образованный: военные, старший командный состав, заводские и институтские инженеры, крупные торговые работники, железнодорожное начальство, профессоры и доценты вузов, шахтёрские начальники. Почти все играли в шахматы. Устраивались турниры и проводили их между рейсами на допросы в Ростов. Шахматные доски делали из носовых платков, чёрные поля красили папиросным пеплом, фигуры из хлеба красились тем же пеплом. Играли тайком. Если по тюремному телеграфу (перестуку) передавали, что «идёт шмон», то «доски» мяли, встряхивали и замывали, фигуры съедались. Пройдёт шмон, и всё восстанавливали. Вечерами, в свободное время, перед отбоем, делали доклады или собщения по своей профессии, читали стихи и т.д. Допрашивали регулярно. Вопросы одни и те же: Кем завербован? На кого работаешь? Кто сообщники? Способы связи? Где тайники?
Допросы многочасовые, без сна, классический конвейер. Много позже, уже после разоблачения культа, я спросил у отца:
— Ответь, только честно, били на допросах?
— Били.
— Допрашивали с оскорблениями и унижением?
— Да. И не только. И всегда с матом-перематом. Сначала я думал, что от необразованности. Потом понял, это их служебный язык, они и друг с другом так и разговаривали, но в семье видимо всё-таки нет.
— Были среди них выдающиеся «таланты»?
— Да, двое: Пинчук и Козицин.
Больше отвечать не захотел. Но после всё-таки добавил, что был следователь, армянин, фамилию к сожалению не запомнил, так вот он помогал жёнам арестантов получать разрешения на передачи с лекарствами, в оформлении юридических документов и пр.
Наконец, после почти двухлетнего следствия, отца перевели в Ростовский НКВД и в мае 1940 г. освободили. Мама встретила его у ворот НКВД. Как, и у кого она узнала об освобождении, неизвестно. Ему вернули все документы, восстановили в воинском звании и даже заплатили за него партийные взносы за всё время. Они сразу же отправились в Таганрог, а затем и в Москву. За время «сидения» набралось много чего, что надо было лечить плюс большая потеря веса. Ему с семьёй дали путевку на три месяца в военный санаторий «Архангельское» под Москвой, «для поправки здоровья».
Перед отъездом папа попросил брата Александра получить конфискованные вещи.
На складе Таганрогского НКВД все сразу вернули, а вот мотоцикл нужно было получать в другом месте. Дядя Шура поехал. Предъявил бумаги. Его отвели к большому пакгаузу, открыли ворота и сказали: «Ищи!». Дядя Шура вошёл и обомлел: огромное помещение забито от пола до потолка конфискованными вещами. Ему стало очень плохо, до рвоты. Не смог он на это смотреть и сразу ушёл. В письме отцу объяснил, что увидел в этой свалке людские судьбы и представил сколько же народу не сможет вернуть своё. Так что чекисты так и остались должны нам мотоцикл «Красный Октябрь».
С родителями я встретился только на третий месяц их бытия в санатории и мы провели его вместе. После лечения-отдыха мы жили у тёти Наташи, пока папа не получил назначение в г. Кировоград, в 160-й резервный авиаполк. А оттуда в Белоруссию, в поселок Пуховичи, 60 км от Минска, командиром 3-го тяжёлого бомбардировочного авиаполка.
Приехали мы в Пуховичи в середине ноября. Военный городок был очень благоустроенный, Дом Культуры-клуб, школа и т.д. В квартирах холодная и горячая вода. Я ходил заниматься музыкой. Но успехов не было потому, что не было инструмента, зато пел в детском хоре. Аэродромы располагались вдали от городка и у нас было тихо. Школа на опушке леса. Окна класса смотрели прямо в чащу.
Как и прежде, самым лучшим временем для меня был вечер, самым любимым днём выходной. В это время мы с папой любили беседовать обо всём на свете. Я всё-таки уже был школьником и меня очень заинтересовала теория эволюции человека. Я спросил у папы, как он понимает эту теорию. Он ответил, что теория спорная и видимо ошибочная, т.к. если эволюция закон природы, то почему не эволюционируют другие виды, к примеру скорпион, который в неизменном виде существует миллионы лет. А человек, что исключен из этого закона? Где же тогда закономерность? Такого быть просто не может.
А ещё я очень любил расспрашивать его про работу различных механизмов. Он всегда очень подробно объяснял принципы их работы, но неизменно добавлял, что все механические устройства созданные человеком, основаны на естественных законах природы, но в отличие от неё недолговечны.
В мои учебные дела он не вмешивался. Говорил, что не очень понимает, чему и как учат в школе, но считал, что каждый выпускник должен уметь оказать первую медицинскую помощь, владеть огнестрельным оружием, водить автомобиль, мотоцикл, катер, приготовить элементарную еду, владеть иностранным языком. Физическая культура должна стать потребностью.
К моему увлечению рисованием относился с интересом и серьёзностью. Все потребное для рисования у меня было, а вот с бумагой бывали сложности и он приучал пользоваться любым подручным материалом. Он говорил: «Важно, что ты хочешь сказать, а на чём безразлично. Скажи что-то!» А к моему «запойному» чтению относился с пониманием. Мы со смехом вспоминали, что когда в конце ещё первого класса я вдруг зачитал, мама стала беспокоиться о моем здоровье, папа шутил: «Натуська, что ты все волнуешься? Он не читал ты переживала, теперь он зачитывается, ты опять беспокоишься. Значит ему так надо. Вот начитается, ещё, глядишь, и писать начнёт».
Так мы и прожили всю зиму и весну. Сейчас я понимаю, что это было самое счастливое время моего детства.
Здесь и наступил тот день, который вынудил многих и очень многих начать жизнь сначала и мы были в их числе. Это день 22 июня 1941 года...
Конец весны был ощутимо тревожным. Папу я почти не видел. Он или не ночевал дома, или приходил поздно, когда я уже спал. В начале мая у нас дома собралось командование полка: командир, комиссар, начальник штаба, военный инженер и с вечера до утра что-то обсуждали. Тогда я ещё ничего не знал. А позже, уже после войны, отец рассказал,что полк получил приказ снять со всех самолётов моторы, для профилактических работ. Это был безумный приказ, полностью лишавший полк боеспособности. Командованием полка были даны мотивированные возражения. Для всех моторов не имеется в наличии стендов, поэтому нужно ремонтировать машины в порядке очереди. Первое звено демонтируем, второе готовим и т.д. Основной аэродром, находившийся в 15-17 км. от городка, бомбили в первый же день утром, но благодаря утверждению этого решения, а также приказу штаба полка рассредоточить эскадрильи по полевым грунтовым аэродромам, не было потеряно ни одного самолёта. Взрывы были хорошо слышны. Нас комендатура вывела в лес копать противобомбёжные щели. Копали до вечера и в них же остались ночевать.
Ночью бомбили где-то недалеко. В щелях осыпалась земля. Почти никто не спал, кроме укутанных в одеяла детей. Утром все вернулись в городок. Дома целые, но стёкла частью выбиты. Люди собирались у репродуктора, ждали сообщений. Солдаты на грузовике привезли обед. Суп пшённый и гречневую кашу. Горячие. Все происходило в полной тишине, молча. Некоторые женщины плакали. Где-то далеко ухали взрывы, но самолётов в небе нет. Обычный летний день.
Днём, 23 июня, заехал папин шофёр и взял для него кожаный реглан, плашет, термос, унты, перчатки. В эту ночь многие спали в доме у самого леса — боялись бомбёжки. Но обошлось. Никто конечно не верил, что придётся всё-таки уезжать, но 24 июня прибыл помначштаба полка с приказом эвакуировать штаб полка и семьи военнослужащих. Положение создалось угрожающее. Всё произошло по-военному быстро и слаженно, на сборы времени не осталось. Уезжали мы буквально «в чём мать родила». Сумка с документами, мама захватила одеяло, укрываться ночью, одежда летняя. Нас доставили к железной дороге, погрузили в эшелон и повезли подальше от войны. Так и ехали: я, мама и одеяло. Много позже я узнал, что капитан А. Дорошин за отличную организацию эвакуации при сложившихся боевых условиях был представлен к ордену.
Конечно, жаль всех брошенных вещей, но особенно непоправима утрата альбомов с фотографиями. Там были папины самые ранние фотографии, ещё таганрогские. И мамины, которые были до папы. Ну и те, где мы вместе. И жалко папиных наградных ружей, фотоаппарата ФЭД с серебряной монограммой от Клима Ворошилова, коллекции грампластинок и папиных инструментов.
Уцелели очень немногие фотографии, которые мама посылала своей старшей сестре, тёте Наташе, в Москву. Вот они и сохранились. Не самые лучшие, но что есть.
А наш эшелон медленно уходил от войны. Ночью хорошо были видны контрасты неба, на востоке темное-темное, звёздное, на западе огненно-красное. Ехали мы к бабушке, маминой маме, в деревню Махровка Борисоглебского района Воронежской области. Писем от папы не было. Потом мы узнали, до нашей с ним встречи он был начальником штаба 66-го истребительного авиаполка.
Отца мы увидели только в январе 1942 г. Его назначили начальником лётной школы в городе Каттакурган Узбекской ССР, он приехал за нами в Махровку и мы отправились в Среднюю Азию. Ехали долго, пропускали эшелоны на фронт. Наконец добрались.
Жили мы в 20-ти километрах от города, в посёлке на берегу Каттакурганского водохранилища. Я научился здесь плавать и нырять с моста обводного канала. Ходил рыбачить на плотину, ловил пескарей, помногу. В школу ездил по узкоколейке, туда и обратно. Три вагончика тянул маленький паровозик. Школа была прямо у вокзала, очень удобно. Ещё школьники ходили в госпиталь читать и писать раненым письма, помогали убирать урожай джугары, винограда, яблок.
На аэродром папа меня брал раза два. Лётное поле располагалось в пустыне, штаб полётов в «оазисе»- небольшом участке густых деревьев, в центре озерко. Только тут и прохладно. На взлётной полосе колючки, скорпионы, видимо шум самолётов их беспокоил и они выползали, а в оазисе ещё и змеи. Экзотика. Уже приспособились к жизни здесь, но...
Отец получил назначение в Ташкент, командиром 2-ой отдельной транспортной авиационной эскадрильи. Ему было поручено сформировать из уцелевших в стране ТБ-3 отряд и приготовиться к полётам в Иран, для перевозки военного снаряжения. Военно-транспортной авиации тогда ещё не было, а ТБ-3 самые грузоподъёмные. Папа рассказывал, что полёты над горами очень сложные и для пилотов (управление самолётом было прямого физического действия), и для моторов, и для всей конструкции корабля. Он привёз мне в подарок иранскую серебряную монету (у меня её потом украли, что естественно). А в 1944 г. его назначили заместителем командира лётного отряда 6-го главного управления Министерства Авиационной Промышленности (МАП). Отряд базировался в Химках. Тогда в районе Грабаровского посёлка существовал большой аэродром, принимал средние самолёты: Ли-2, Як-6, Ща-2, По-2. Отряд обеспечивал полёты на фронт к местам лётных проишествий уполномоченных инспекторов МАП.
Война закончилась. В 1946 г. папа вышел в отставку. Поработал в малой авиации до 1948 г.
Награждён орденами «Ленина» и «Красного Знамени», медалями.
С 1944 г. по 1955 г. жили мы Химках в Грабаровском поселке на ул. Рабочей, рядом с аэродромом. На пенсии отец вёл общественную работу и был лектором общества «Знание». В 1955 г. нам выделили дом в Подрезково, недалеко от железнодорожной станции у озера. Было такое. Летом купались и загорали на берегу. Вода была ключевая. Сейчас озера нет. Сгубили. В Подрезково он стал депутатом Молжаниновского сельсовета. Папа много времени уделял благоустройству участка около дома, это был оставшийся от стоительства пустырь. Голая земля густосмешанная с отходами строительства. Это битый кирпич, стекло, шлак, обрезки ДСП и застывшие пятна гудрона.
Папа стал превращать пустошь в сад. Конечно участвовали и мы с мы с мамой. Я тогда учился во ВГИКе, в Москве. Каждое утро до платформы Петровско-Разумовская, а дальше на автобусе. И каждое утро, до института, я должен был сделать 2 ездки с тележкой на торфяник за чернозёмом. Вода из колонки. Её я заготавливал с вечера. Нужно было наполнить ёмкости для полива сада. Ну и дрова на зиму заготовить. Часто мне помогали однокурсники.
Труды не пропали. Вырос сад: яблони, груши, сливы, чёрная и красная смородина, малина, крыжевник. Грядки с клубникой, помидорами, огурцами, зеленью для стола.
Папа занялся и творчеством, увлёкся рисунком и живописью, создавал композиции на холстах и картонах, стал писать воспоминания. В общем он стал художником, как и его внучка, а моя дочь Таня. А я уже им был.
В 1967 г. у него случился инфаркт, от дома в Подрезково пришлось отказаться. И мы уже с 1968 г. жили в Химках.
Таня написала портрет дедушки ещё в детстве, а я папу рисовал всегда. Однажды я иллюстрировал детскую книгу Георгия Юрмина «Мой папа лётчик». В одной из иллюстраций, в салоне пассажирского самолета, нарисовал своих родных: папу, маму, жену, дочек, дедушку Павла Николаевича, папиного брата Александра Павловича, моего друга Владимира Шестакова, химкинского футбольного тренера.
Это моя семья, теперь уже не вся.
Мотало нас,
нельзя сказать,
чтобы не часто.
Но круто
и не аккуратно.
Порой опасно,
порою сносно.
Порою масло,
порою постно.
Прожили дружно,
прожили вместе.
Простились нежно
все в том же месте.
Мы птицы солнца,
между горами.
Спасибо папе.
Спасибо маме.
15.05.2011.
Химки, Левобережная.
11.12.2019 — 06.05.2020 — 10.09.2020
.
Источники:
Портал "Память народа"
Электронный банк документов «Подвиг народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.»
|
«Я и понял — лётчик»
